Фридштейн Ю. Г. Вторая жизнь Вольтера

Фридштейн Ю. Г. Вторая жизнь Вольтера

"второй жизни Вольтера", я имею в виду его жизнь в России. В России, куда он так и не приехал, и тем не менее, его незримое присутствие в ней, его влияние на умы - фантастичны, подобной судьбы не знал в России ни один иностранный писатель. Парадоксально - Вольтер отнюдь не принадлежит к кругу авторов, книги которых мы бы постоянно читали и перечитывали. Его поэмы достаточно тяжеловесны, и неслучайно Пушкин, начавший переводить "Орлеанскую девственницу", не продвинулся далее первых 25 строк (любопытно суждение в этой связи Валерия Яковлевича Брюсова, несомненно, вполне точное: "В иных случаях... Пушкин только делал пробу, только усваивал себе манеру чужого произведения. Так до нас дошло начало перевода "Pucelle" Вольтера. Нельзя же думать, что Пушкин намеревался перевести всю эту огромную - и достаточно скучную, - поэму! Испробовав, как язык "Орлеанки" звучит по-русски, Пушкин не продолжал перевода".). На сегодняшний день последний "вариант" перевода поэмы принадлежит Георгию Иванову, Георгию Адамовичу и Николаю Гумилеву. Он опубликован впервые в 1924 году под редакцией М. Л. Лозинского, с включением пушкинского "начала". Больше за этот труд не брался никто: время ушло, и то, вокруг чего некогда скрещивались копья и полыхали страсти, - просто-напросто пережило свой век. Еще более печальна судьба "Генриады": ее "русские варианты" остались в XVIII - начале XIX столетий (переводы Я. Б. Княжнина, князя А. И. Голицына, И. И. Сирякова). Драматургия Вольтера, столь популярная некогда на русской сцене (в его трагедиях блистали супруги Каратыгины, Екатерина Семенова (даже и в бытность свою княгиней Гагариной) и Алексей Яковлев, Павел Мочалов и Иван Дмитревский, а в "Старой записной книжке" П. А. Вяземского сохранилось свидетельство об исполнении Зинаидой Волконской, на домашних вечерах, партии Танкреда (мужской!) из оперы Дж. Верди, написанной по одной из самых знаменитых трагедий Вольтера), тоже ныне принадлежит истории театра. И вряд ли кому-то сегодня придет в голову взяться за постановку "Заиры" или "Семирамиды". Даже вольтеровские комедии "Блудный сын", "Шотландка" не волнуют воображения современных режиссеров, не только в России, но и во Франции. Между тем, как трагедии его предшественников Корнеля и Расина, комедии Мольера не сходят со сцены. Я уж не говорю о Шекспире, и по сей день остающемся одним из самых "репертуарных" драматургов в театрах всего мира.) И даже его знаменитая "История Российской империи при Петре Великом", о работе над которой сохранилось столько интереснейших свидетельств в переписке современников - И. И. Шувалова, М. В. Ломоносова, Екатерины II, с которой связано было столько любопытных сюжетов: от вполне серьезных, до анекдотических, курьезных, даже "криминальных", - и она осталась в прошлом. Философские повести - больше "растасканные на цитаты", нежели известные как целостные произведения, с сюжетом и "моралью", да некоторые стихи, впрочем, вольно или невольно, но далеко уведенные современными переводчиками от подлинника, - вот, пожалуй, все, что действительно осталось. Да и еще, разумеется, письма. Письма, о которых князь Вяземский говорил: "Они занимают не последнее место в авторской деятельности и славе его; они пережили многие его трагедии и другие произведения". К сожалению, большая часть переписки Вольтера, в том числе его уникальная по "жанру" стихотворная переписка с русскими вельможами князем А. М. Белосельским-Белозерским, графом Андреем Петровичем Шуваловым - изысканно-куртуазная, одновременно и философская, и вполне легкомысленная, - пока не известна русскому читателю.) "возмутителем спокойствия", недаром ведь его дружба и с Екатериной II, и с Фридрихом II закончилась одинаково: полным разрывом, ибо оба монарха почувствовали - и не случайно! - что затеяли опасную игру, и что "наставник" их не столь благостен, как кажется, и что есть в его речах, внешне столь упоительно-умильных, в его одах, столь восторженно-красноречивых, что-то подрывающее устои?.. Что же было в нем такое особое, что делало равнодушие в отношении к нему невозможным, что заставляло либо курить ему фимиам и поклоняться, либо предавать его анафеме и проклинать? А называется это нечто - вольтерьянство. И именно оно, внутренне присущее ему свободомыслие, внутренняя независимость, неподвластность никакому суду, ни мирскому, ни небесному - его, если угодно, внутренняя свобода, - именно это его уникальное свойство, свойство и писателя, и философа, и поэта, и историка, но в первую очередь - человека, Личности, - именно оно оказалось столь притягательным (притягательным - неважно, со знаком "плюс" или "минус") и навсегда, во все времена - современным. И слова грибоедовской Графини-бабушки: "Ах! окаянный вольтерьянец!" - как ни странно, предельно точно все определяют. Ибо Вольтер и сам был прежде всего - не драматургом, не историком, не поэтом, а именно "окаянным вольтерьянцем". И само это словечко "вольтерьянство" стало символом, отличительным знаком, пережив на много столетий и Вольтера, и его эпоху, и его современников, и его почитателей, и его гонителей. Такое и в самом деле случается нечасто.)"русского Вольтера" - это история русского вольтерьянства (и анти-вольтерьянства тоже), история, полная фантастически увлекательных сюжетов; почти неправдопо-добных - но все же фактов; история, в которой на равных участвуют монархи и церковнослужители, аристократы и простолюдины, знаменитые писатели и актеры, декабристы, масоны и светские красавицы, военные и штатские, издатели и переводчики, крепостные и их хозяева; люди, составлявшие славу и гордость России - и люди совершенно безвестные, подчас даже безымянные. "От императрицы - до ямщика": вот диапазон, диапазон, не выдуманный, но реально существовавший, русского вольтерьянства.)"мировоззренческие", "идеологические": такова, к примеру, история перевода русским писателем XVIII века Ф. А. Эминым сочинения Вольтера "История Российской империи...": уже закончив свой труд (труд не из легких!) Эмин обращается в Академию наук с письмом, в котором он отрекается и от своей работы, и от Вольтера, и от его идей: "... увидя Несторовые, Никоновые и иные к Российской истории служащие... изданные записки, на которые можно историку некоторые положить основания, прежнее намерение переменил в полезнейшее...", после чего, через три месяца выпускает... собственное сочинение, трехтомное (!), носящее совершенно иную направленность, иную "тенденцию". Столь же драматичной была история с публикацией статьи П. А. Вяземского "О новых письмах Вольтера": написанная в 1819 году, она увидела свет лишь почти 60 лет спустя, будучи включенной в I том Полного собрания сочинений Вяземского, начавшего выходить в 1878 году. Шестьдесят лет цензурных запретов - целая сага, печальная повесть, нашедшая отражение в письмах тех лет: переписке самого Вяземского и Александра Ивановича Тургенева; многочисленных письмах почтенного поэта Ивана Ивановича Дмитриева: кому только ни писал он, буквально умоляя дать почитать статью Вяземского "про Вольтера". Быть может, здесь - истинные истоки российского "самиздата"?.. Во всяком случае, сам Вяземский вскоре после окончательного запрета его статьи, отчаявшись бороться с косностью цензуры, становится корреспондентом парижского журнала "Revue E)"вторжения" в вольтеровские тексты, их намеренного искажения переводчиками-"интерпретаторами" (среди которых встречались, кстати, люди, "по совместительству" работавшие и цензорами тоже), также и бесконечно увлекательна, и драматична, и подчас неправдоподобна - и все же, самые неправдоподобные сюжеты вновь оказываются не вымыслом, но фактами...