История английской литературы Глава 1. Писатели-викторианцы. Страница 1

История английской литературы
Глава 1. Писатели-викторианцы. Страница 1

"сенсационной" школы во главе с Уилки Коллинзом. Несмотря на поверхностность и претенциозность большинства его книг, "смена вех", проделанная им на протяжении почти полувекового творческого пути, весьма поучительна: она дает представление относительно общего направления эволюции буржуазного английского романа середины XIX века.)"проблемными" романами. Вместе с Дизраэли он примыкал затем к младоторийской "Молодой Англии" с ее демагогической программой, пришел к открытому консерватизму и кончил в 70-х годах реакционной утопией, предвещавшей крушение буржуазной цивилизации под натиском неведомой "грядущей расы" ("Грядущая раса"), и своего рода "комментарием" к ней - реакционным романом о Парижской Коммуне, "Парижане".) "линяния". Начав свою карьеру в 20-х годах в рядах вигов под флагом борьбы за демократические реформы, он завершил ее, приняв в 1858 г., назавтра после кровавого подавления восстания сипаев в Индии, пост секретаря по колониальным делам в торийском министерстве Дерби. В 1866 г. он был награжден титулом барона Литтона.)"Поль Клиффорд" (Paul Clifford, 1830) и "Юджин Арам" (Euge), написанных по материалам, полученным от престарелого Годвина, Бульвер трактует проблему преступности в духе романтического протеста против буржуазной цивилизации. Превратные судьбы его таинственных романтических преступников - разбойника Поля Клиффорда, убийцы Юджина Арама - служат ему иллюстрацией безнравственности и бесчеловечности буржуазной законности. Поль Клиффорд, ребенком попавший "на дно" уголовного мира, стал преступником под влиянием окружавшей его среды. Юджин Арам, человек незаурядных способностей, стал соучастником убийства ради денег, так как общество не открыло ему иного пути к науке (история Арама, имевшая место в действительности, вдохновила и Томаса Гуда, разработавшего эту тему в одной из своих поэм). Закон карает их за преступления, в которых, в сущности, повинно само общество, - такова мысль этих романов Бульвера.) были для этого периода общественной и литературной жизни Англии отнюдь не новаторством, а, по существу, искусственным эпигонским воскрешением давно пройденного этапа. Недаром Чернышевский так резко отозвался о Бульвере, противопоставив ему Годвина. "Романы Годвина, - писал он, - неизмеримо поэтичнее романов Бульвера... Бульвер - человек пошлый, должен выезжать только на таланте: мозгу в голове не имеется, в грудь вместо сердца вложен матерью-природой сверток мочалы..." {Н. Г. Чернышевский. Полное собр. соч. в 15 томах, т. XII. М., 1949, стр. 682-683.}. Теккерей в своих бурлесках зло пародировал "уголовные" романы Бульвера. В "Оливере Твисте" Диккенса и в ранней повести "Катерина" Теккерея отразилась борьба английских реалистов с бульверовской ложной романтической идеализацией преступления.)"человеческий" закон закону "цивилизации". Интересен, в частности, его роман "Ночь и утро" (), построенный на драматическом сопоставлении общественных контрастов и свидетельствующий об известном влиянии Бальзака. Образ Вотрена из "Отца Горио" (1835) послужил, повидимому, прототипом бульверовского мошенника, фальшивомонетчика и бандита Вильяма Готри, играющего по отношению к герою романа, молодому Филиппу Бофорту, роль, близкую к той, какую играл Вотрен по отношению к Растиньяку.

Превращение темного авантюриста в мирного буржуа-обывателя, мистера Лов (love - любовь), содержателя конторы по устройству брачных дел, напоминает перевоплощения Вотрена. Отголоски вотреновского обличения буржуазного общества звучат в словах Готри, с ликованием предвкушающего крушение всех общественных устоев: "Общество отвергло меня, когда я был невинен. Чорт побери, с тех пор я успел отомстить обществу! Ха! ха! ха!.. Общество трещит по всем швам, и мне смешны жалкие заклепки, которыми они хотят скрепить его".

Многое заимствовал Бульвер впоследствии и у Диккенса. Особенно наглядны, например, заимствования из "Лавки древностей" (1840-1841) в романе "Что он с этим сделает?" (What Will He Do with It? 1859), самое название которого, кстати, было также подсказано автору Диккенсом. О том, насколько поверхностны были, однако, эти претензии на реалистическую социальную критику, лучше всего свидетельствует та легкость, с какою они уживались в творчестве Бульвера с прямо противоположными тенденциями.

Уже в "Пеламе, или приключениях джентльмена" (Pelham, or the Adve), вышедшем еще в 1828 г. и отнесенном тогдашней критикой вместе с несколько более ранним "Вивианом Греем" Дизраэли к так называемой "дэндистской школе" английского романа, Бульвер заметно отступает от романтического протеста в сторону примирения с существующим общественным строем. Пелам, в лице которого Бульвер, по собственным его словам, хотел изобразить "аристократа по характеру, демократа по рассудку", демонстративно противопоставлен романтическим, байронически-разочарованным героям-отщепенцам, которые представлены здесь второстепенным образом Реджинальда Глэнвиля.

Новый "положительный" герой Бульвера - не бунтарь и не преступник. Это, как подчеркивается самим заглавием, прежде всего английский джентльмен, воспитанник Итона и Кембриджа. В соответствии с дореформенными нравами 20-х годов XIX века, он проходит в парламент в качестве депутата от местечка Баймолл ("Купиулица"), не утруждая себя определением своей политической программы, зачитывается Бентамом и Миллем-старшим и самодовольно сочиняет философские афоризмы об искусстве быть одетым по моде. Причуды модного дэнди не мешают этому великосветскому карьеристу хладнокровно и умело прокладывать себе дорогу в обществе, о чем он сам с непринужденной иронией рассказывает читателям.)"Пелам" имела шумный успех. Она представляла собой одну из первых попыток реалистического изображения светских нравов; именно так, повидимому, была она воспринята Пушкиным, в бумагах которого сохранились наброски романа из жизни русского дворянства, под условным заголовком "русский Пелам". Но реализм Бульвера был крайне поверхностен; его "преодоление" романтизма означало вместе с тем отказ от обличительной критики общества. Изящный великосветский цинизм Пелама был в сущности формой приятия существующих общественных порядков. Неудивительно, что Карлейль, в ту пору еще позволявший себе критиковать господствующее классы и их "культуру", так гневно обрушился на этот роман в своем "Sartor Resartus", в главе о "Дэндитской братии".

Отход от романтического бунтарства становится особенно заметным у Бульвера с середины 30-х годов, когда либеральные иллюзии, под знаком которых шла еще борьба за реформу 1832 г., рассеялись и в английской политической жизни наступила пора нового, решительного размежевания классовых сил. Исторические романы Бульвера, относящиеся к 30-40-м годам, являются в этом отношении характерным "знамением времени".)"интеллектуальным" подходом к истории, в отличие от "живописного" подхода Скотта.

Бульвер старательно документирует свои исторические романы, заботится о точности деталей и даже вступает иногда в квазинаучную полемику с представителями современной ему историографии. Однако его исторические романы стоят намного ниже романов Скотта. Верность тщательно выписанных деталей не могла заменить вальтер-скоттовской глубины историзма, связанной с выбором узловых, поворотных конфликтов, развитие которых двигало вперед национальную историю. Вальтер Скотт, вопреки своим личным сентиментальным торийским симпатиям и иллюзиям, понимал значение освободительных движений народа; широко развернутый народный фон составляет основу поэтичности его романов и почву, на которой возникают и развиваются самые яркие из созданных им характеров. У Бульвера народ уже отнюдь не играет той роли, какую он играл у Скотта, а излюбленной темой всех его исторических романов является не д_в_и_ж_е_н_и_е вперед, от старого к новому, а, напротив, гибель облюбованного писателем уклада. Так, он скорбно констатирует гибель языческой античной культуры в "Последних днях Помпеи", гибель саксонской феодальной знати в "Гарольде" (Harold, the Last of Saxo), гибель старой феодальной аристократии в усобицах Алой и Белой розы ("Последний барон") и т. д.

В самом популярном из его исторических романов - в "Последних днях Помпеи" (The Last Days of Pompeii, 1834) Бульверу удалось воссоздать живую картину античной культуры накануне ее упадка. Но в следующих романах историческая тематика подвергается искусственной модернизации. Если вспомнить, что и "Риенци" и "Последний барон" вышли в разгар чартистского движения в Англии, то станет очевидно, насколько искусственно-тенденциозно подбирает и трактует Бульвер свой исторический материал.