Литературная родословная гоголевской птицы-тройки

В поэме Гоголя "Мертвые души" исключительно важную роль играет "хронотоп дороги" (термин М. Бахтина). Он организует художественное пространство произведения. Поэма предстает как описание путешествия Чичикова по просторам России. Путешествие воспринимается самим героем как "живая книга", здесь просматривается средневековый топос: мир есть книга. Мотив дороги настойчиво занимает Гоголя в пору работы над «Мертвыми душами» , вдохновенным гимном дороге звучат в тексте поэмы строки: "Какое странное, и манящее, и несущее, и чудесное в слове: дорога!.. " . По мере того, как развертывается описание, зримые черты обретает идея пути, входящая в состав культурных архетипов, относящихся к осмыслению мифологемы Русь. Показательно, что Гоголь называет свою страну по преимуществу — Русь.

Россия для него — современное государство, понятие же Русь — почти эпическое. Мифологема Русь охватывает этническое, историческое, культурное пространство, включает в себя комплекс идей, относящихся к будущему и прошлому, истории и культуре, самосознанию русского человека. Реальные картины перетекают в символические.

На сюжетной метафоризации идеи пути в ее символической трактовке основано одно из самых ярких и притягательных мест "Мертвых душ" — лирическое отступление автора на последних страницах первого тома и центральный мотив этих рассуждений — Русь, явленная в образе стремительно летящей птицы-тройки. К этому образу стягиваются все начала и все концы поэмы, с ним связано осмысление исторических судеб России. Неоднократно предпринимались попытки найти прототип или прямой литературный источник патетического финала первого тома "Мертвых душ". Только в последнее десятилетие предложены три версии, возводящие его к сочинениям Платона, Данте и Гете. Э. Вахтел, автор последней из гипотез, отметил, что "все комментаторы сходятся в одном: сцена тройки не имеет аналога в предшествующей ей русской литературной традиции" .

Новые наблюдения позволяют поставить под сомнение столь категоричное суждение. Безусловно, гоголевская тройка возникает не на пустом месте, не сразу и не вдруг, она вырастает из широкого контекста культуры и прежде всего русской культуры, как современной Гоголю, так и предшествующей поры. Россию XIX в.

невозможно представить без ямщицкой или почтовой тройки, ямщицкой гоньбы, щемящего ямщицкого пения. Тема тройки — очень русская тема. Тройка стала излюбленным образом песенного творчества. В первой половине XIX в. — до написания «Мертвых душ» и в период работы над поэмой о тройке писали поэты — князь П.

А. Вяземский «Еще тройка» («Тройка мчится, тройка скачет», 1834), масон Ф. Глинка «Тройка» («Русская песня», 1825, 1832), Н. Анордист (Н. Радостин) «Тройка» (1839), К. А. Бахтурин «Песня ямщика» (1840), Н.

А. Некрасов «Тройка» (1846). Мотив тройки явственно звучит в стихотворении Пушкина "Бесы" (1830): "Кони снова понеслися; / Колокольчик дин-дин-дин..." . Примеры можно умножить. Уже упоминавшийся поэт Николай Радостин издал "Альманах на 1840 год", в котором «помещен целый цикл "Троек", где развивается тема стихотворения Федора Глинки "Сон русского на чужбине", отрывок из которого стал народной песней "Вот мчится тройка удалая... "» . Эти песни и романсы, создававшиеся представителями культурной элиты с намеренным подражанием фольклору, относятся современными фольклористами к разряду так называемой "русской песни" .

Некоторые из стихотворных текстов о тройке практически стали народными и попали даже в разряд «старинных народных песен», как «тройки» Вяземского и Глинки. В пору завершения работы над первым томом «Мертвых душ» появилась «Песня ямщика» поэта Бахтурина с образом «ухарской тройки», седока которой «мчат лошадки птицей» .

Образами становятся реалии: рукавицы, облучок, возок, они переходят из песни в песню, возникает топика образа тройки. Герой песен о тройке — путник или ямщик с их частной судьбой, уносимые в неизвестность, в ночь и тьму, тоской, разлукой, неразделенной любовью, а иногда радостью. Тройка мчится, скачет, летит, несется по необъятным просторам.

Ямщик заливается песнью, колокольчик заливается звоном — используется даже один и тот же глагол. Поэты задаются вопросом, куда и зачем несется тройка, далек ли путь: "Кто сей путник и отколе, / И далек ли путь ему? / По неволе или по воле / Мчится он в ночную тьму <...>/ Как узнать? Уж он далеко < ...

>" . Еще до написания "Мертвых душ" Гоголь ввел мотив тройки в финал "Записок сумасшедшего" (1834), где несчастный герой, мечтающий об избавлении от своих мучителей, восклицает: "...дайте мне тройку быстрых как вихорь коней! Садись, мой ямщик, звени, мой колокольчик, взвейтеся, кони, и несите меня с этого света! Далее, далее, чтобы не видно было ничего, ничего. Вон небо клубится передо мною; звездочка сверкает вдали; лес несется с темными деревьями и месяцем" (Т.

3. С.

214; выделено мною — Л. С.). Внимательный читатель может заметить перекличку на образно-лексическом уровне между процитированным текстом и финалом из первого тома "Мертвых душ".

Таким образом, к этому времени образ тройки уже стал национальным символом, но Гоголь возвысил и завершил его, придав птице-тройке завораживающее очарование. В поэме Гоголя явственно проступают черты, присущие песенным тройкам: тоже "чудным звоном заливается колокольчик" , "ямщик: борода да рукавицы, и сидит чорт знает на чем". Но у Гоголя тройка выше лирического песенного образа, она выведена на иной уровень, где с ней сопрягаются идеи государственного величия: перед ней "постораниваются и дают ей дорогу другие народы и государства". Гоголь соединил народную мифологему с государственной в едином образе Руси — птицы-тройки, создав новый образ — образ свежий и оригинальный. Оставаясь таковым, этот образ тем не менее может быть поставлен в определенную культурную традицию. Уровень, на который выведена гоголевская тройка, — а именно отождествление тройки со всей Русью — не является безусловным открытием для русской словесности и здесь необходимо вспомнить имя Стефана Яворского.

_{»crosslinked«}