Нравственные традиции в творчестве Шукшина

Шукшин видит эту силу и людей, которые подтверждают, что новая жизнь не только не враждебна лучшим традициям прошлого, по и продолжает их на новом, более высоком уровне. Жизнь идет навстречу этим людям. Но и сами люди должны найти пути к ней.

Таковы Пашка Холмапскпй и Гринька Малюгин. Таков Петр Ивлев (повесть «Там, вдали»). Мне кажется, Пашка Холманский не только говорит сам за себя, но и, пожалуй, позволяет понять, почему многие другие «положительные» герои Шукшина оказываются часто беспомощными, беззащитными.

Пашка так же добр, как и они, так же душевно деликатен и наивно-доверчив. Но, в отличие от них, он необычайно, прямо-таки неукротимо активен, и это рождает в нем такую жизненную волю, такой жизненный напор, что он всегда и во всем имеет возможности оставаться самим собой. Его человеческая талантливость проявляется в той дерзкой (ибо талант всегда дерзок) убежденности, с какой он вмешивается в жизнь, и убежденность эта рождает в нем огромную внутреннюю свободу, фантазию, размах, артистизм. Поэтому, даже совершая как будто явные глупости, он все равно творит добро — таким людям обычно удается в жизни все.

Пашка — одни из редких шукшинских героев, кто не тянет за собой психологический груз своего деревенского, «патриархального» прошлого, по «оглядывается назад». В рассказе о нем кратко сообщается, что он «был родом из кержаков, откуда-то с верхних сел Катуни, но решительно ничего не усвоил из старомодного неповоротливого кержацкого уклада».

Вероятно, именно это обстоятельство н дало основание Алле Марченко (вообще считающей, что главная тема Шукшина — «отрыв») рассматривать Пашку в системе характеров, полностью «оторвавшихся» от деревни, и возвести его родословную к довольно-таки неожиданным предкам. «Без особого труда, — пишет она, — мы угадываем характер прототипа — это так называемый „шалопутный парень"... Мишка из „Привычного дела", — а если чуть дальше заглянуть, то можно вспомнить и астафьевского Генку из рассказа „Дикий лук"» . Не имеет никакого смысла входить сейчас в сравнительный анализ персонажей, названных А. Марченко, ; ибо уже сама попытка сопоставить столь песопостави- -: мые образы представляется в достаточной степени но- ; серьезной. Следует лишь заметить: к чему-чему, а уж : к категории «шалопутных парпен» ни Пашка Холмаи-ский, ни его кинодвойник Пашка Колоколыгаков из фильма «Шивет такой парень» никак не могут быть ; отнесены. «Шалопутный парень»—это ведь что?

Это; человек «неуправляемый», человек, что называется, ! без царя в голове. Поступками его всегда руководит прихоть, минутное впечатление, и каких-либо убеждений все это не предполагает. Кроме, пожалуй, одно- . го — детски-легкомысленного служения моменту, минуте, бездумному порыву. Потому «шалопутный парень» — это всегда в той или иной степени эгоист.

Есть, кстати, «шалопутные парни» и среди героев Шукшина. Иван, например, из рассказа «В профиль и анфас». Хотя некоторые речи его звучат чуть более серьезно, нежели можно было бы ожидать от «шалопутного пария», и тем самым вводят в заблуждение того же, к примеру, В. Чалмаева, услышавшего в них отзвуки «вечного нравственного поиска», однако нет ; никакого сомнения, что Иван сам не знает, чего он хочет. Его темные чувствования, его слепой бунт против «фраерства» — слово, которым он обозначает скорее всего элементарную нравственную дисциплину, — все это не что иное, как своего рода гримасы индивидуализма. Думается, совсем не случайна последняя мысль, которой Иван, уходя из деревни, как бы подводит черту под своим жизненным опытом: «Нет, надо на свете одному жить.

Тогда легко будет». Вот потому-то прежде всего и нельзя причислить Пашку Холмапского-Колокольникова к «шалопутным парням». За внешним эксцентризмом его поступков, за импульсивностью и нарочитой «городской» развязностью его манер — за всем этим скрывается, как это ни парадоксально, необыкновенно чуткая и нежная душа, наивная и потому особенно трогательная убежденность в своем призвании творить добро. Деревенская жизнь вполне суверенпа, но не обособлена, не замкнута в себе. Она достаточно самобытна, чтобы порождать свои собственные конфликты, не зависящие от ее взаимоотношений с городом, и в то же время достаточно органично связана с общенародной жизнью, чтобы конфликты эти имели не только «местный» характер. Именно такой срез деревенской действительности и дает Шукшин в своих рассказах.

Многие его герои подвергаются испытанию на прочность, так сказать, па «чужой территории»). Город, городская жизнь предлагают им задачи, с которыми они не сталкивались у себя в деревне. И они решают или не решают их в зависимости от того, находят или нет силы «обнаружить нравственную основу, нравственную крепость» в себе.

Однако и деревенская действительность для человека— отнюдь не только «родные степы», которые «всегда помогают». Нравственная основа, нравственная крепость здесь так же нужны, как и за «околицей», потому что и испытаний в деревне на долю человека выпадает по крайней мере столько же.

А если учесть, что зло, с которым должен бороться деревенский человек, облечено для пего в свои, привычные и оттого подчас трудноразличимые формы, то придется признать, что борьба эта принимает для пего еще и особо сложный характер. Домашний враг, как известно, самый опасный...